СЛОВО О ЛИСЕ ШАЛАВЛИВОЙ КРАСЕ

Не пора ли, братья, нам начать
Про Лису баян качать
Трудну[2] повесть старыми словами,
О Лисе с ее хитрыми делами
Не по замышлению Бояна –
По былинам времени сего!
Вещий же Боян, когда хотел
Сотворить песнь кому, –
Растекался мыслию по древу,
Серым волком рыскал по земле,
Сизым он орлом под облаком летел.
Битвы прежних лет он вспоминал –
И тогда на лебедино стадо
Десять соколов он выпускал:
И какую лебедь настигали,
Та и пела первой песню Лиса,
Храброму Кащею, что зарезал
Редедю пред касожскими полками,
Красному Роману, сыну Админа.
Боян же, братья, не десять соколов
На стадо лебедей пускал,
Но свои вещие персты
На живые струны воскладал,
Они же сами князям славу рокотали.
Начнем же, братья, повесть сию
От старого Неда[3]
До нынешнего Лисоеба,
Которые силою своею ум скрепили[4],
Сердце свое мужеством поострили,
Наполнившись духа ратного,
Навели ялды свои храбрые
На землю Половецкую
За землю Охренеццкую.
О соловей старого времени, Боян!
Вот бы ты те полки ущекотал[5],
По мысленну древу, соловей, скача,
Летая умом под облака,
Славу обеих половин
Сего времени свивая,[6]
Чрез поля на горы
Рыща по тропе Трояна.
Так бы пел ты песнь Игорю, внуку Олега:[7]
«Не буря соколов занесла
Через широкие поля –
Стаи галок бегут
К Дону великому».
Или так воспеть тебе,
Вещий Боян, Велесов внук:
«Кони за Сулою ржут –
Звенит в Киеве слава.
Трубы в Новгороде трубят –
Стяги в Путивле стоят!»
Игорь мила брата Всеволода ждет.
И сказал ему буй-тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый – Игорь, ты!
Святославичи оба мы!
Седлай, брат, коней своих борзых,
А мои-то готовы, у Курска уж оседланы.
А мои-то куряне – воины сведомы:[8]
Под трубами повиты,
Под шеломами взлелеяны,
С конца копья вскормлены,
Пути им ведомы,
Овраги им знаемы,
Луки у них напряжены,
Колчаны отворены,
Сабли изострены.
Сами скачут, как во поле серые волки,
Ища себе чести, а князю – славы».
Тогда Игорь на солнце светлое воззрел –
И видит: от него тьмою
Прикрыты все его воины.
И сказал Игорь дружине своей:
«Братья и дружина!
Лучше убитым быть,
Чем быть полоненным.
А сядем, братья,
На коней своих борзых
Да синего Дону позрим».
Запало князю на ум желание,
И жажда Дон великий искусить
Заслонила ему предзнаменование.
«Хочу, – сказал, – преломить копье
О конец поля Половецкого.
С вами, русичи, хочу главу свою сложить,
Либо Дону шеломом испить».
Тогда Игорь-князь в злат-стремень вступает
И по чистому полю поезжает.
Солнце ему тьмою[9] путь заступает,
Ночь стонами грозы птиц пробуждает.
Встал звериный свист, забился Див –
На вершине дерева кличет,
Послушать велит –
Земле незнаемой и Волге,
Поморию и Посулию,
Сурожу и Корсуню,
И тебе, Тмутороканский болван!
А половцы неготовыми дорогами
Побежали к Дону великому:
Кричат телеги в полуночи,
Кричат, словно лебеди распуганные.
Игорь к Дону воинов ведет!
Уже беды его птицы пасут[10] по дубам,
Волки грозу подымают по оврагам,
Орлы клектом на кости зверей зовут,
На червленые щиты лисицы брешут.
О Русская земля!
Уже за холмом ты!
Ночь меркнет долго.
Заря свет уронила,
Мгла поля покрыла.
Уснул соловьев щекот,
Пробудился галок говор.
Русичи великие поля
Перегородили червлеными щитами,
Ища себе чести, а князю – славы.
В пятницу спозаранок
Потоптали половецкие полки поганые
И, рассеявшись по полю стрелами,
Половецких красных девиц помчали,
А с ними злато, паволоки и драгие оксамиты.
Покрывалами, кожухами и накидками,
И всяким узорочьем половецким
По болотам и грязивым местам
Начали мосты мостить.
Червленый стяг,
Хоругвь белая,
Челка червленая,
Древко серебряное –
Храброму Святославичу!
Дремлет во поле
Олегово хороброе гнездо.
Далече залетело!
Не было оно
В обиду порождено
Ни соколу, ни кречету,
Ни тебе, черный ворон,
Поганый половчин!
Серым волком бежит Гзак,
След ему к Дону великому
Правит Кончак.
На другой день спозаранок
Свет возвещают зори кровавые,
С моря идут тучи черные,
Хотят четыре солнца прикрыть,
А в них трепещут синие молнии.
Быть великому грому,
Идти дождю стрелами
С великого Дона!
Тут копьям преломиться,
Тут саблям побиться
О половецкие шеломы
На реке на Каяле,
У великого Дона!
О Русская земля!
Уже за холмом ты!
Вот ветры, внуки Стрибога,
Веют стрелами с моря
На храбрые Игоревы полки.
Земля гудит, реки мутно текут,
Пыль прикрывает поля,
Стяги глаголют:
Половцы идут от Дона и от моря,
И со всех сторон
Русские полки обступили.
Дети бесовы кликом поля перегородили,
А храбрые русичи
Перегородили червлеными щитами.
Яр-тур Всеволод!
Стоишь на обороне,
Прыщешь на воинов стрелами,
Гремишь о шеломы
Харалужными мечами!
Куда, тур, поскачешь,
Посвечивая своим златым шеломом,
Там лежат половецкие
Поганые головы.
Тобою, яр-тур Всеволод, рассечены
Шеломы аварские
Саблями калеными!
Какая рана, братья, дорога
Тому, кто забыл чести и живота,[11]
И града Чернигова отчего злата-стола,
И свычаи и обычаи своей милой жены,
Красной Глебовны?!
Были века Трояна,
Минули лета Ярослава,
Были походы Олеговы,
Олега Святославича.
Тот ведь Олег мечом
Крамолу ковал
И сеял по земле стрелы.
Вступает во злат-стремень
В граде Тмуторокане,
А тот звон уже слышал
Ярослав великий, давний.[12]
А сын Всеволода, Владимир,[13]
Каждое утро уши
Закладывал в Чернигове.
Бориса же Вячеславича
Слава[14] на суд привела
И на Канину зеленую
Паполому[15] постлала
За обиду Олегову –
Храбра и млада князя.[16]
С той же Каялы Святополк
Повелел отца своего привезти
Между угорскими иноходцами
К Киеву к Софии святой.
Тогда, при Олеге Гориславиче,
Усобицами засевалась и прорастала,
Даждьбожа внука жизнь погибала.
В княжьих крамолах
Веки человекам[17] сокращались.
Тогда по земле Русской
Редко покрикивали ратаи,[18]
Но часто вороны граяли,
Трупы меж собой деля,
А галки говорили свою речь,
Хотели на поживу полететь.
То было в те рати и в те походы, –
А такой рати не слыхано!
До вечера с утра раннего,
С вечера до света
Летят стрелы каленые,
Гремят сабли о шеломы,
Трещат харалужные копья
В незнаемом поле,
Среди земли Половецкой.
Под копытами черная земля
Белыми костьми посеяна,
А кровью полита:
Взошли они по Русской земле горем.
Что мне шумит,
Что мне звенит –
Далече пред зорями рано?
Игорь заворачивает полки,
Ибо ему жаль Всеволода – мила-брата.
Билися день, другой бились,
На третий день к полудню
Пали Игоревы стяги.
Тут два брата разлучились
На бреге быстрой Каялы.
Тут кровавого вина не достало,
Тут храбрые русичи
Закончили пир:
Сватов напоили, а сами
За землю Русскую полегли.
Трава от жалости никнет,
А древо с горем к земле приклонилось.
Уже ведь, братья, настала
Невеселая година.
Уже пустыня прикрыла силу.
Встала обида
В силах Даждьбожа внука,
Девою вступила
На землю Трояна.
Лебедиными крылами восплескала
На синем море у Дона,
Плещучи, прогнала
Довольствия времена.
Прекратилась борьба
Князей против поганых,
Ибо сказал брат брату:
«Это мое, и то – мое же».
И про малое начали князья
«Это великое» молвить
И сами на себя
Ковать крамолу.
А поганые со всех сторон
Приходили с победами
На Русскую землю.
О, далече залетел – к морю –
Сокол, избивая птиц!
А Игорева храброго полка
Уже не воскресить!
По нем кликнула Карна,
И Жля поскакала
По Русской земле,
Смагу людям мыкая
В пламенном роге.
Жены русские восплакались,
Причитаючи: «Уже нам
Своих милых лад
Мыслию не смыслить,
Думою не сдумать,
Очами не повидать,
А серебра и злата
Совсем не потрепать!».
И застонал от горя Киев, братья,
А Чернигов – от напастей.
Тоска разлилася
По Русской земле.
Печаль обильная потекла
Средь Русской земли.
А князи сами на себя
Крамолу ковали,
А поганые, на Русскую землю
Нарыскивая с победами,
Сами дань брали
По беле от двора.
Ведь те два Святославича,
Игорь и Всеволод храбрые,
Уже коварство пробудили раздором,
А его усыпил было грозою
Отец их грозный –
Святослав великий киевский:
Притрепал своими сильными полками
И харалужными мечами,
На Половецкую землю наступил,
Притоптал овраги и холмы,
Реки и озера взмутил,
Потоки и болота иссушил.
А поганого Кобяка из лукоморья,
От железных великих
Половецких полков,
Как вихрь исторг –
И пал Кобяк во граде Киеве,
Во гриднице Святослава.
Тут немцы и венецейцы,
Тут греки и морава
Пою Святославу славу,
Кают Игоря-князя,
Погрузившего жир
На дно Каялы –
Половецкой реки, –
Насыпавшего русского злата.
Тут Игорь-князь пересел
Из седла злата в седло кощеево.
Уныли забралы у градов,
А веселие поникло.
И у Лисы нашей пися от члена отвыкла...