Доктор Каща. «СКАЗ ПРО БЛОНДИНКУ: ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЖБАНЕК»

Доктор Каща

«СКАЗ ПРО БЛОНДИНКУ: ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЖБАНЕК»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

…Одну лихую годину, у трижды клятого града Московия, жила-была Блондинка с кликалом Прасковия…
Али наоборот, но не ссуть в то дело...

И вот, однажды, стояла Блондинка на промысле. А промышление у ея, нада молвить, было этакое…, как бы это высловиться… ну, не то чтобы стоймячее, больше то всяко-возлежачее, но пред тем, время некоторое стоймя надоть было покрасоваться зело. И промысел у ея был дюжа спроснай, не особо тяжкай, да по роду-племени наследный в поколении! А промышляла то она на Большом Окольном Московиццком тракте у деревни Жидеевки. Для скорота всё это у промышленниц значилося как «БОМЖ». Вот аки Блондинка засобирается на промысел, таки и молвит матушке слово красное: «Поошла я Боомжевать, мооманё, ко утру то ждитё». И шла. Дохаживала до Жидеевки, ставала на обочинке бомж-тракта и оготовлялсь-охорашивалась, потому как на промысле на том безо етого совсем никак. Вот она распускала косы тугие, подбивала груди литые, оправляла стан охальный, напудряла рыл печальный, вязала на ляжку ленту красную, ставала в позу ластную! И, манила соколов ясных, витязей страсных да богатырей красных в сети свои вином-мёдом липучие, тенета сребром-златом мошну сосучие. А мимо тачки то, да брички, да телеги с калымагами так и шлындиют-шныриют, поскрипывают, останавливаются, приглядываются-прицениваются, приторговываются. А Блондинка она девка была, хоть и рылом то южас ака страхолюдная, зато тушею добрая-предобрая; за ценою не гналася, в торге не ерепенилась, никого не кабенилась. И знала ея уся округа, а молва о ей ишла аж ото клятой от Московии и до самого до славетного мисця Львив! И деньга у нея водилася звонкая, заморская, хотя и отымали у нея долю львиную воевода-блудник срамный Тупорылый Козлобаран, да разбойник-тать лихой Чёрный Абдулла. Да ичё и пользовалися оне ею задаром совсем по многу да по всякому, идолы поганые! И всё было бы ладно, да в сундуки складно, кабы не ненасть-непогода. А в ненастье, то сокол ясный, да витязь страсный, богатырь красный, не летит-не ловьится засовсем. А с бомжевания ить, не улынёшь. Козлобаран с Абдуллой стращают, карами горькими наущают, белы рученьки ломьят, на промысел гонят. И в дождь и в сугробу, во всякую непогоду!
И сжалилася над Блондинкой однажды одна старуха убогая, карга одноногая, по обочинке ковылявшая, пустые горшки-глечики в кошол собиравшая. А звали ету каргу, Животное. И была она ведьма! Колдовством своим страшная, сухой клюкой замашная, смрадным духом смердящая, буйны зелья пиящая! И указала Животноте Блондинке тайный двор лежебочный на Московии, где разными зельями травами-отравами из-под полы приторговывают, горемык-гуляк завечают, разною блажью-немочью оделяют. На дворе том, ночью тёмной Блондинку зелием наделили, а в оплату, телесами ея богатыми сполна да сладось поудовольствовались. И вот, как настанет непогода лютая, а Блондинка, значит, пузырёк зелия откупорит, порошочек на ладошку посыплет, трубочку из листка берёзового свернет, в ноздрю вставит, к порошочку подведёт, да пятаком своим кааак шмыганёт увовнутрь, стерва, аж из ух дым сизый то и вывалит! Так тот порошочек-зелие на Московии и звали «Шмыгалово». А как нюханёт его кто изрядно, так у того очи, значит, стают колером аки у рака, а выглядом точь ак у судака у отварного! И на долгое время от зелия того застывал люд чесной, аки статуй грецкий и не говорил сказом, а ток мычал и слюньи пускал, точно та скотина, да так схоже, хать в стойло ставь! И когда очухивалси малость, то долго ещё мозговной мочи не имел, а очами всё бельмил пучими и околесицу нёс убогую да охульную. А Блондинке то нашей того и надать! Чобы ненасть та претерпеть. Она то, от природы и сама, дюже того, с блаженцой с изрядной, хмелелою повитухой ухватом за головку вщимленная, а как нюханёт шмыгалова, так и застынет намертво, точно дубок в лесу сохлый, серцевиною пустозвонкий, примороженный крепко-накрепко! И ни дождь ей ни по чём ни снег, стоит себе на БОМЖ-тракте лыбится и слюни пускает. Попервах, какая телега проедет, приостановится, из неё молодцы на Блондинку глянут, перекрестятся, да ну коней вожжами и дёру. Но чтобы Воеводе-Козлу, да Татю-Абдулле было что в дань отвадить, весила Блондинка на выю свою коробчонку жестяную, да грамотку берестяную. А на грамотке той надпись:
«Ой ты гой-еси сокол ясный, витязь страсный, да богатырь красный! Видишь пред собой девчёнку, не убоись, ставь телегу в сторонку, подходи, да ложи гривенник в коробчёнку, снимай порты, и с любой со сторонки, чё хошь то и обери. А как кончил дело, так девкино тело, поставь назад! Ить ещё многий путник дальнедорогий телом утешится будет рад!»
Вот так-то она, Блондинка то, из беды и вывернулася. Нюханёт шмыгалова, а как очумлетси, так коробчёнка уж и полна вся, да с горкой! А хать всё больше монетою мелкою, так зато рясною. А к шмыгалову то она со сроком уж попривыкла, скуковать за ним пристала, и увадилась она его шмыгать порою и в ясный день, если непогоды давно не приключалося. И такая красота ей настала, не промысел, а самый мёд!
И вот, однажды, с утра, только Блондинка вышла бомжевать, как зачалси сильный ливень. Блондинка обрадовалась, добралася до свого места на тракте и скорее шмыгалова сипанула хорошенечко, еле успела позу промысловую принять как взяло её зелие зелое и застыла она аки та дубина леденелая в зем вмороженная. А дождь то всё сильней и сильней, и как зачался град то, да не простой, а в голубиное яйцо станет, а инодь и со всё курие! И вот, стоит Блондинка на обочинке, среди чиста поля, а град то по ней так и лупит анафема, так и лупит! Да всё больше гад по головушке, да по головушке! Аж звон стоит пустой такой, почище колокольного! И чуть не искры из очей стылых сыплятся. И так до самого до обеда. А пред полдень подъехала одна телега. На ней казаки-молодцы пьяные-мокрые, развесёлые, Гостями сказываются-бахвалятся. Глянули они на промышленницу, головами буйными покачали, но, зачитав табличку с приглашением отпотчевать от щедрот от девичьих, неубоялись, отпотчевали на славу всею своею буйною ватагою. А в оплату, догадались до доброго дела и надели Блондинке на голову жбанек затележный в коем по обыкновению возили дёготь для смазки осиц колёсных, чёб не скрипели. Зазвенел град по жбанеку весело, звонче, чем по головушке. Обрадовались молодцы сему делу доброму и хотели ужо ехать, да, покумекавши, проделали в жбанеке пару дырок для очей, во пущую благодарность. Оно ж невесть когда град то скончится, так девка она хать до дому добредёт без бития градом и блукования.
Заполдень распогожилось, а и Блондинку зелие зачало понемногу то отпускать. Потянулись соколы да витязи с богатырями на телегах, бричках да тачках-колымагах. Подъезжают, читают, поглядывают, а какие слазят, подходят крадко, да жбанек дегтярный с головы сторожно приподымают, икают вдруг, и в страхах обратно напяливают. И вот то ли телом, то ли духом чумелым, но чует Блондинка, что погода то ясная, а промысел та не идёт чегось. Непонять какая. Спрос то в вёдро завсегда случалси, а эт напасть случилась, неясная. Давай она думу думать. Думу тяжкую, скрипучую, несривычную. Да без толку всё, не по ея труд сей мозговный. И вдруг летит из небесей высоких одна запоследняя градина припоздалая, самая крупная – с яйцо с индюшиное. И каак треснет Блондинке прям в середь жбанека, а тот каак зазвенит! И скумекала в тот же час Блондинка, что паки она шмыгаловом то была прикаянная, заколдовали её злые нелюди, озавидовавшись красотой ея писсаной. И заплакала Блондинка и видит, а слёзы то чёрные бегут, чернее смолы! И уверилася она в правоте своей и пригорюнилась пуще прежнего. И не знала что и удумать, потому как не давалось ей дело оное, думное, вовсе, а град весь вышел уж. Вдруг откуда ни возьмись видит Блондинка, идёт карга Животное, страшное, пьяное да потное. Сопалом горбатым похрюкивает, клюкой трухлявой постукивает, косоротится, сырой зем обнюхивает. Окликнула её Блондинка и ну взвывать, на судьбу печалиться:
- Ой-вой, горе мой! Заколдовали меня бедную, чорти вредные, красу мою всю как есь утащили, а мне голубушке ликострашие своё наделили! Ой-вой, горе-мой! Помогите несчастной советом, а не то, удавлюсь на осине с первым рассветом!
Животное, хать и была ведьмой, а ко всем на себя схожим завсегда жалость питала. Но дело то было, ох какое непростое! Блондинка себя ить за красавицу писсаную держала, а того и знать не ведала, что вот самый этот жбанек на башке её очень ей и к лицу и к телу. А еси уж приравнять каки было и како стало, таки носила бы она его, дура, до самой до своей смертушки и не жалилась! Так того ж ей не выскажешь, проклянёт стерва, за правду то за сущую. Как быть ? И решила Животное судьбу попытать, да молвила:
- Ты девица будь смирна, ты и так-то не дурна, лик твой точно самовар, от луча пускает жар. А песочком потереть, будет любо поглядеть! Но уж если колдовство, твоё портит естество, так и быть подам совет, ты ж проставишься послед! Чтобы ето колдовство, от нечистых прочь спало, нужно чтобы вдоль по тракту цесаревич проскакал, да тобою соблазнился и в уста расцеловал! И тогда порвутся чары, а царевич-красавец поведёт тебя дубину в оженитьбу, под венец!
Блондинка этакое как услыхала, так ея аж корчь взяла зелая. Замуж то за цесаревича ей ужась како хотца, да поди ж ты его сыщи кобелину по тракту то по Болшому по Околицкому. И пригорюнилась Блондинка пуще прежнего. Села она на пенёк и горько заплакала, слезами горючими, потаскучими.
Долго ли, коротко ли сказка сказывается, да не скоро дело делается. Увидала Животное горе Блондинкино, да и молвит:
- Не печалься ты красна девица, горе-горькое делом смелится. Ты ставай краса на обочинку, та и стой себе день до ноченьки. Я ж кручине твоей пособлю, и беду твою всю изведу. Но чтоб всех зачурать чортей-хренюшек, ты отсыпь мне в торбу своих денюшек. Уж дают мне чорти верный того знак, требуют бестии в каждый рыл пятак, не по нраву им ладить дело за так. Чортей же круг собралось без весть! То ж пятаков преизрядно отвесь.
Блондинка обрадовалась несказанно и сразу оделила Животное всеми деньгами, какие за днесь насыпал в коробчёнку люд гулящий да пиящий. Животное денюшки спрятала, стала поперёк тракта, губу отпятила и зашмякала:
- Эй вы гой еси добры молодцы! У меня товар, у вас золотце. Девка есть в продаж-торжище, девка ладная, а цена не жадная. Налетай купец, торговец, всякий хозяин да весёлый молодец. Девка работящая, не болящая, с длинною косой, да с доброй блаженцой, со страсным со жаром будет любить задаром. Налетай народ гульной, забирай товар честной!
На зазывание то Животного купчий люд косяком подваливал, и в деньге сторговывались, да как узнавали покупцы что в доплату, девку надоть ещё и в губы расцеловать, то жбанек обязательно сымали. Стращались, чуть не до беспамятства, деньги давали, но девку брать наотрез отказывались. И стала Животное, к вечору, торговать Блондинку читай за даром – за единый поцелуй! Но охотников до того так и не снашлось.
И вдруг, откуда ни возмись, видит Животное, что из лесу да полем поспешает чудной малец, бородатый пострелец. Шагом спотычается, за воздух хватается. На выгляд ясно дело – рожа красна и хмелён зело. А был это старый бражник, охальник и плут, царского трона законный шут! Прозывали его Сатурн, видом он был как закутный кнур. И приключилась с ним такая беда: веселил на пиру он гостей царя, а на послий то день было ему зело тяжко и никто не подал даже кружки бражки. Тогда Сатурн взял цепного ведмедя Артёмку, да потащил его на базар мудак, танцевать за пятак гопак.
Набражился тогда Сатурн в волю, да на утро заместо ведмедя Артёмки осталася токмо цеп и тот на вые у самого Сатурна, да к дереву крепко-накрепко притороченый. Насилу Сатурн от дерева оторвался и пригорюнившись пошел виниться царю. Царь-Админ долго не думал, а наказал шута выдрать на псарне и положил ему три дня отыщевать ведмедя. А как не снайдёт, так быть ему отнони самому ведмедём цепным по самый по гроб. А ведмедь то Артёмка был не простой, а диковинный, заморский: бражку пиющий за раз по бочёнку, да посля вещающим человечьим голосом! И вот, блукал Сатурн по лесу дремучему долго ли коротко, но таки снашел Артёмку в самой глухой чащобе и ну его манить, охаживать да к цепи приваживать. Артёмка на царский двор возвертаться наотрез отречился, и, молвив человечиим голосом, пожалился на то, как приставала к нему по ночам тайно царица Марфа во девичестве Линза Австрийская. Пользовала она его в волю по всякому и грозилась содрать всю шкуру, если чего не так, да в почивальню на пол кинуть, а мясом псов ловчих притравить. Долго бедный Артёмка так мукался пока не улучил момент да и не убёг. Сатурн пообещалси ведмедю, что падёт царю-Админу в ноги и пожалится на царицу Марфу. Артёмка обранил Сатурна мудаком да последними словами и сказал, что тогда с него царь самолично шкуру снимет, а Сатурна охолостит жаром калёным. Шут того на веру не взял и хотел Артёмку живасилом в чепа имать, но вышло то иночь совсем. Артёмка осерчал дюжа и заломав Сатурна преподло ему отомстил, о чём возмечтал не раз ранее, мстительно.
И вот теперь шут Сатурн плёлси шатаясь из лесу и, держась за зад, с тоскою гадал о том станется ли ему во чреве ведмежонок от подлой мести Сатурна. По всему видать статься не должен, но и ведмедь то зело не простой был. А ну еси ийчё какую диковинку выкинет! А мало того, так теперь и на чепи у царя ведмедём сидеть придётся. Тоска! А про то, как еси ведмежонком то разродиться, так царь ить и помиловать могёт! Мишутка то тоже диковинный случиться должон!
И тут видит Сатурн каргу Животное, а рядом девицу придубелую со жбанеком тележным на голове. И как узрел он Блондинку, так сердце у него так и ёкнуло! Похожа! С места не встать похожа! А как вызнал шут, что за поцелуй девка то отдаётся на засовсем, так и вообще с кручиною распрощевался. Дело за малым, снял Сатурн с Блондинки жбанек, глянул и оторопел. От радости оторопел! Не сидеть ему на чепи у царя ведмедем! Вот он ведмедь, как с воды писанный! Чёрный, волосатый, справнючий! Очи красные, рыло рясное! А коли не ведмедь, а ведмедиха, так то и не беда – случится еси таки ведмежонок у него от Артёмки-аспида, так и подложить есть кому, а как вырастет купцам запродать можно. И то главное, что тож говорящий, получе прежнего. Сатурн радостно расцеловал Блондинку в губы и торопно напялил на неё ведмежий ошейник со чепью. Жбанек тоже пристроил обратно, дабы не пужала «ведмедиха» чесной люд паки он её ко дворцовым подклетям не отгонит. Животное же видя радость Сатурна, поползновела к нему с торбой в коию довольственный шут щедро кинул свой рабочий заплатанный колпак с которого поперва снял сребрянный колокольчик и приторочил его на ошей своей «ведмедихе». Блондинка зря в смутях шмыгалова, что на неё чего-то всё чепляют, всё блескучее да звонкое, радостно залыбилася и сладко молвила:
- Прынц!

Конец первой части
Продолжение следует…