Психотип "Человек действия"

Сальвадор Мадариага. "Действие человека действия"

В действии человек действия находится в своей стихии. Согласно нашей гипотезе, лучше всех себя в этой ситуации должен проявить англичанин. И это действительно так. Англичане превосходят остальные народы во всех аспектах действия, индивидуального или коллективного.

Превосходство англичанина в сфере действия общеизвестно. Обычно это объясняют получаемым им образованием. Но кто иной может дать англичанину такое образование, кроме другого англичанина же? Не английское образование позволяет понять англичанина, но, напротив, англичанин позволяет объяснить английское образование, а потому давайте обратимся к самому англичанину. Совершенно очевидно, что все в нем указывает на действие. Основное его занятие в жизни состоит в том, чтобы находиться в полном распоряжении собственной воли в тот момент, когда она должна быть приложена к миру. Именно из этой позиции англичанин себя организовывает, дисциплинирует и контролирует. Самоконтроль — существенный и необходимый момент действия. Этот момент может проявляться в философии или в этике, но прежде всего он реализуется как инстинктивная и эмпирическая тенденция, естественное развитие человеческого типа, предназначенного к действию.

Человек — это микрокосм, в значительной степени менее унифицированный, чем может это внушить нам внешний облик его физического тела. При столкновении с реальностью часто оказывается, что за видимым единообразием природы человека скрывается исключительное разнообразие. Подобное многообразие проявляет себя тем, что нарушает цели, которыми руководствуется воля, ослабляет силу действия и провоцирует внутренний мятеж против принятых решений. Это те самые случаи, когда человек становится подобен простолюдинам, оказавшимся под руководством слабого правительства. Англичанин принимает меры к тому, чтобы Правительство его бытия было прочно установлено. Самоконтроль есть не что иное, как своеобразный метод эхолокации индивидуального Правительства. Коль скоро самоконтроль занимает у англичанина центральное место, это вскрывает его преимущественную склонность к действию.

Аналогичная тенденция лежит в основании английского эмпиризма, поскольку человек действия должен находиться в постоянном контакте с опытом. Мышление предполагает отстранение от предмета мысли, определенную дистанцию, которая позволяет нам концентрироваться на идеях вещей, а не на самих вещах. Опыт же, напротив, — это поток жизни, омывающей нас каждую минуту. В этом потоке англичанин плывет с таким же удовольствием, с каким он купается в прохладных водах рек или озер Англии. Эмпиризм представляет собой ежесекундно возникающую и неразрывную смесь мысли и действия, или, точнее, смесь каждого мгновения действия с минимальным количеством мысли, необходимым для достижения результата. Эта черта английского характера объясняет нелюбовь англичан к теориям и всему тому, что не имеет непосредственного отношения к действию. Отсюда два следствия. Первое следствие - это та черта английского характера, которую принимают за недостаток логики и ставят ее в вину англичанам. Они же, напротив, гордятся этим обстоятельством. На самом же деле логика столь же значима для англичан, как и для всех остальных людей. Да и как может быть иначе? Ей подчинено любое действие даже у англичанина, т.е. действие как таковое. В каждом человеческом действии должны содержаться все три элемента человеческой витальности — воля, мысль, и страсть. А поскольку оно содержит в себе мысль, то содержит и логику.

Но алогичность англичанина (необходимый в данном случае неологизм, более точный, нежели иллогичность) означает, что от одного действия к другому основание мысли у англичанина может меняться. Почему? Просто потому, что у него мысль подчинена действию, так что, когда меняется направление воли, мысль оказывается привязана к ней и следует за всеми ее изгибами, поскольку таким образом сохраняется непрерывность воли. Это происходит потому (и в этом одна из типичных черт человека действия), что линия его поведения извилиста: ведь топографии действия, как и самой физической природе, чужды прямые линии. В каждый момент времени человек действия инстинктивно ищет и находит линию наименьшего сопротивления, избегает столкновения с обстоятельствами и приспосабливается к ним, отсюда и непрерывный и извилистый ритм действия.

Второе следствие нелюбви англичан к теоретической мысли можно усмотреть в утилитаризме. Что такое утилитаризм? Этот вопрос, конечно же, поднимается здесь не из абстрактных соображений, но в его непосредственной связи с обсуждаемой проблемой. Мы имеем дело с утилитаризмом не как с философской доктриной, но как с внутренней и «невинной» чертой психологии англичанина, которая проявляет себя различными путями, в том числе и в виде утилитаристской философии.

Понятый таким образом, утилитаризм представляет собой склонность добиваться от каждого момента жизни позитивных плодов в действии. Эта черта английской психологии часто подвергалась неверной интерпретации, а потому важно подчеркнуть различие между утилитаризмом и эгоизмом. Эти две позиции объединены случайными и привходящими обстоятельствами, так что утилитаризм вполне совместим с определенным бескорыстием. Бизнесмен, жертвующий больнице определенную сумму денег на условии, что они должны быть использованы с максимальной эффективностью в отношении поставленной цели, является одновременно и утилитарным, и бескорыстным человеком. Реальный утилитаризм — это тенденция, совершенно отличная от эгоизма. Последний нацелен на удовольствие, тогда как утилитаризм ориентирован на результат. Утилитаризм — это ни что иное, как инстинкт, требующий, чтобы любое действие было плодотворным. А далее, если человек действия настроен альтруистически, он добавляет: «для ближнего», а если он эгоист, то — «для меня самого».

Как мы уже видели ранее, специфическая функция каждого из этих трех типов бескорыстна. Действие бескорыстно для человека действия. Мысль и страсть, как мы вскоре убедимся, таковыми не являются, поскольку подчинены действию. И если речь идет именно о действии, тенденция требовать результатов в терминах действия от любой формы жизни — мысли или страсти, — которая составляет утилитаризм человека действия, свойственна именно и прежде всего англичанину.

А потому упомянутые выше недоразумения принимают за подлинную природу утилитаризма. Поскольку действие обладает непосредственным, осязаемым и материальным характером, может показаться, что тенденция добиваться результатов в терминах действия заражена эгоизмом, своего рода материализмом и недальновидностью. И в самом деле, именно эти недостатки чаще всего приписывают англичанам. Впрочем, нельзя сказать, чтобы подобные недостатки были им абсолютно чужды. Собственно же утилитаризм вовсе не обязательно их предполагает, хотя и создает для этого благоприятную почву. С одной стороны, мы имеем определенные психологические отношения между двумя наборами черт, а с другой — сравнительно частое совпадение этих двух типов черт у отдельных представителей английского народа. Именно этим двойным фактом объясняется слишком частое смешение недальновидности, материализма и эгоизма, которые могут быть случайными недостатками отдельных англичан, и врожденной для англичанина как человека действия утилитарной тенденции, сопоставимой с самыми яркими примерами щедрого бескорыстия.

В этом смысле психологию англичанина может было бы назвать «материалистической», поскольку именно такой род материализма сопутствует тенденции к действию. Подобно тому, как рычаг не может обойтись без точки опоры, так и действие нуждается в осязаемом и материальном объекте, к которому прикладывается сила. Эта тенденция к действию заставляет тем самым англичанина концентрироваться на материи, на существе дела. Если англичанин говорит «that does not matter», это на самом деле означает — «не важно, не существенно». «Нематериальное» [как противоположное материи, matter — существу дела], — и есть несущественное, то, что не представляет интереса .

У англичанина всегда присутствует ярко выраженная склонность к крепким, массивным, тяжелым вещам. Инстинктивно он движется к миру сил и масс. Нет сомнения, что эта склонность к прочности, столь близко связанная с его главной склонностью к действию, явственно ощущается во всех аспектах его характера.

И вновь отметим, что это чувство материальности не обязательно предполагает материализм в худшем смысле слова. Оно вовсе не исключает бескорыстия. Исключительное бескорыстие — это исключительная свобода. Верный рыцарь действия, полностью преданный своей службе, англичанин отказывается отклониться от предначертанного пути даже ради других, не менее взыскательных богинь . Так, мысли он противопоставляет барьер эмпиризма, а страсти — железные ворота самоконтроля. Но богини духа знают, как вознаградить своих верных поклонников. Англичанину потому так удается действие, что он отдается ему целиком. Его мысль, обычно неторопливая, когда воля отдыхает, пробуждается ровно настолько, насколько это необходимо для действия. Его страсть, обычно подавленная, проявляет себя в действии ровно настолько, чтобы сообщить действию жизненное тепло. Интеллект и сердце стоят у него на втором месте после воли и полностью подчинены ее власти. У нас еще будет повод подробнее поговорить о соотношении мысли и страсти у человека действия. Однако кое-что необходимо сказать уже здесь: полное подчинение всех жизненных сил воле объясняет исключительную свободу действия у англичанина и, вне всякого сомнения, является одним из важнейших факторов успеха человека действия.

Именно это обычно называют практическим смыслом. Выражение не слишком удачное, поскольку упрощает суть дела, что не типично для английского характера. Упрощение — это операция ума. Оно близка к абстрагированию. Оно следует за поступком как критицизм и предшествует ему в качестве метода. Так вот, англичанин избегает абстракций и интеллектуальных операций и мыслит лишь в связи с действием. Именно это обстоятельство более-менее ясно подразумевается под «практическим смыслом». Как пчела летит прямо к цветку, англичанин во время действия отбрасывает на своем пути прочь все идеи и сантименты. Он отбрасывает их в сторону, преодолевает без колебания все препятствия и идет прямиком к цели, не заботясь о том, имеется ли заранее обдуманный план действий. Практический смысл таким образом представляет собой негативный аспект тенденции все подчинять действию, которую мы здесь рассматриваем как типическую черту англичанина. А со своей позитивной стороны эта черта английской психологии представляет собой суровую дисциплину ума и сердца.

Точно так же, как аккорд есть нечто большее, чем составляющие его ноты, так и психологические ноты в коллективной жизни проявляют себя богаче, нежели просто сумма составляющих ее индивидуальных характеров. Коллективная жизнь проявляется преимущественно в действии. Поэтому именно в сфере действия мы можем ожидать наибольшего количества подобных психологических следствий. Мы знаем, что человек действия ото всего, что делает, инстинктивно ждет результата в терминах действия. В сфере коллективной жизни этот инстинкт мгновенно сознает ценность сотрудничества. При помощи сотрудничества человек не просто прибавляет свои достоинства к достоинствам партнеров. Обладая даром координации, он может так сорганизовать индивидуальные усилия, что вместо простого их сложения происходит существенное умножение сил. А потому дар сотрудничества — самая типичная черта, отличающая сообщества, состоящие из людей действия. Следует признать, что именно такие сообщества преобладают среди англичан.

Необходимо подчеркнуть инстинктивную природу этого качества. Ничто в нашей общей гипотезе не подтверждает тот взгляд, согласно которому мир обязан идеей сотрудничества именно англичанам. Однако все ведет нас к заключению, что английский народ, состоящий по большей части из людей действия, наделен инстинктом сотрудничества в наивысшей возможной степени. Это умозаключение подтверждается также и опытом. В одной шутке, правда, сомнительного свойства, говорится: «Один англичанин — это дурак, два англичанина — футбольная команда, три англичанина — Британская империя». Меткое наблюдение, хотя и грубо сказанное. Первая фраза этой эпиграммы не просто груба, она абсурдна. Но этот абсурд представляет собой искаженную правду, которую в свое время мы сможем восстановить на этом пути. Вторая фраза чуть лучше: матч — это, пожалуй, один из наиболее ярких социальных феноменов, раскрывающих английский характер. Что же касается третьей фразы, то она восхитительна и грешит, скорее, излишней скромностью. Но в отличие от того, что думал автор эпиграммы, для создания Британской империи нет необходимости собирать трех англичан, вполне достаточно и одного.

Индивидуальный инстинкт сотрудничества проявляет себя в коллективных действиях, в этом даре спонтанной организации, составляющем самую замечательную черту народа действия. Кроме того, данная черта также предполагает наличие группы. Абстрактный и универсальный инстинкт сотрудничества представлял бы собой лишь теоретические измышления разума, а не жизненную силу. В реальной жизни кооперация предполагает действие, а действие всегда имеет определенный масштаб. А потому можно сказать, что инстинкт сотрудничества у англичан действует в пределах строго определенной группы, которая есть не что иное, как раса . В этом и заключается в конце концов подлинный смысл выражения «Британская империя». Можно буквально сказать, что там, где англичанин, там и Британская империя.

Кажется, что ограничение сферы действия инстинкта сотрудничества пределами расы должно рассматриваться — как прямое следствие тенденции к действию — в качестве типичной черты англичан. Другими словами, тенденция к действию, присутствующая у каждого англичанина, и есть то самое, благодаря чему он опознает своего соотечественника. Данное признание составляет тот критерий, по которому англичанин выбирает тех, с кем следует сотрудничать. Совершенно в порядке вещей, что человек действия отбирает напарников для достижения наибольшей эффективности среди других таких же людей действия. Выбор завершается там же, где заканчивается тенденция, т.е. инстинкт сотрудничества останавливается на границе расы.

Коль скоро группа сформировалась, она обретает собственные механизмы самоконтроля. В основе этого лежит дар спонтанной организации, составляющий коллективную форму индивидуального инстинкта сотрудничества. Сообщество, наделенное таким даром, подобно здоровому телу, в котором каждая клетка знает свое место в рамках общей функции. Именно таково английское общество. Групповой самоконтроль проявляется здесь двояким образом. Во-первых, это сильная тенденция к социальной дисциплине. Внимательному взгляду эта тенденция открывает себя как полностью спонтанная сила, исходящая от коллективной массы безо всякого вмешательства со стороны социально установленного и, так сказать, внешнего порядка. В действительности же сам социальный порядок проистекает из тенденции к социальной дисциплине, а не наоборот. Не вдаваясь в обсуждение представлений англичан по поводу надлежащего поведения, отметим здесь — в качестве черты человека действия в сфере действия — силу реакций англичан в вопросах поведения. Эта сила проявляется двояким образом, что делает честь коллективной жизни англичан: англичанин честен сам, и обладает глубоким чувством социальной ответственности. Он честен — это значит, что он неколебимо стоит на той оси, вокруг которой должен вращаться в качестве колеса социального механизма. Каждый англичанин — сам себе надзиратель и контролер. Он сознает, что все его способности и индивидуальные склонности подчинены действию, которого от него ждет общество, и он развивает свои способности до максимальной степени эффективности. Следует отметить, что залог хорошей работы каждого индивида в рамках социального целого в Англии — сами эти индивиды. В душе каждого из них заключено чувство, заставляющее его хранить верность своей социальной оси. А потому потребность в каких-либо внешних надзирателях или контролерах ощущается гораздо меньше, чем в других странах. Средний уровень честности в повседневной жизни англичан исключительно высок, что проявляется в обычном равнодушии к детальным предостережениям относительно обмана и мошенничества . Это ценное социальное качество становится еще более сильным под воздействием развитого чувства социальной службы (social service). Каждый из этих действительно частных деятелей социальной сцены будет действовать максимально слаженно со всеми другими, даже если нет никакой общей цели — только лишь исходя из чувства социальной ответственности. Живость этого чувства в Англии — первое, что обращает на себя внимание и заслуживает восхищения стороннего наблюдателя. Все функции — причем не только официальные, более известные в Англии под именем службы (service) — но и все социальные функции в самом широком смысле этого слова проникнуты чувством социального единства, удачно сочетающим в себе утилитаризм и групповые тенденции нации. Позже мы поговорим о взаимоотношениях между чувством ответственности у англичанина и религиозным чувством. Пока же достаточно сказать, что чувство социальной ответственности является результатом тенденции — столь же решительной, сколь и спонтанной, — которая вместе с исключительной честностью поведения объясняет восхитительную работу английской социальной машины, осуществляющуюся безо всякого вмешательства со стороны государства.

Помимо этнической тенденции, дар сотрудничества также можно видеть и в других двух проявлениях, при помощи которых индивидуальные силы координируются и направляются. Первый из них — это координация индивидуальных сил между собой, второй — их координация с природой.

Прежде всего обратимся к такому замечательному и типично английскому феномену, как сотрудничество в оппозиции, проявляющемуся в игре и в парламентской системе. Процитированный выше неучтивый шутник во второй своей фразе сказал куда больше, чем намеревался. «Два англичанина — это футбольный матч», — это действительно крылатая фраза. В самом деле, футбольный матч — наиболее яркое проявление этой глубоко английской черты. Противостояние между двумя лагерями здесь очевидно, их сотрудничество же куда менее заметно. Оба лагеря ведут борьбу в сотрудничестве под воздействием сложной системы из четырех групп тенденций: во-первых, это соперничество между членами одной команды за то, чтобы быть полезным не меньше, а по возможности больше, чем любой другой ее представитель; во-вторых, сотрудничество в рамках команды; в-третьих, борьба с командой противника за победу; в-четвертых, сотрудничество с соперником ради общего успеха игры в целом. Это деликатная задача согласования столь различных побуждений, которые на первый взгляд могут показаться вообще несовместимыми, достигается в Англии благодаря простому инстинкту, а потому считается вполне обычной и естественной вещью. Это не требует никаких дополнительных доказательств, но от этого не становится менее удивительным. Данное обстоятельство является результатом счастливого стечения социальных и индивидуальных тенденций, среди которых — уже упомянутые нами: практический смысл, утилитаризм и самоконтроль. Чувство сотрудничества в оппозиции проявляется на политическом поле столь же сильно, как и в спорте. Можно сказать, что оно составляет самую суть парламентской системы. И то обстоятельство, что данная тенденция не наблюдается у других народов, имеющих менее выраженный дар действия, лучше всего прочего объясняет, почему парламентская система дала наибольшие результаты именно в тех странах, где проживают представители англо-саксонской нации. Парламентская система зародилась среди людей действия, а потому ее нельзя отделить от такого действия и можно понять, лишь исходя из тех качеств, которыми обладают люди действия. Прежде всего это относится к утилитаризму. Утилитаризм требует, чтобы все поступки — даже те действия, которые совершают представители оппозиции — вели к «практическому» результату, т.е. результату, измеряемому в терминах действия. Люди действия, такие как англичане, не могут смириться с тем, что оппозиция ограничивается попытками «свалить правительство» или же просто ставит палки в колесо политики. Утилитарное чувство народа проявляет себя в этой связи посредством хорошо известных фраз, которые можно встретить в заголовках передовиц во всех странах, где оппозиция становится излишне ретивой: «Критика оппозиции должна быть конструктивной», «Оппозиция должна четко сказать, есть ли у нее какие-либо практические альтернативы действиям правительства». Однако такого рода заголовки — не более, чем ворчание усердной собаки. Оппозиция в Англии имеет слишком английский характер, чтобы забыть об утилитарной тенденции к сотрудничеству, которую она находит внутри самой себя. А потому любое правительство может положиться на конструктивность и готовность к сотрудничеству своей оппозиции, если только, будучи правительством, оно способно контролировать действие.

Второй путь, при помощи которого дар сотрудничества координирует индивидуальные тенденции к общему благу — это то, что может быть названо спонтанной адаптацией этих тенденций к естественным законам коллективного действия. Сообщества людей обладают некоторыми свойствами материальных объектов. Поток толпы может быть разрежен или концентрирован, в нем могут происходить своего рода пульсации. В каком-то отношении движение больших масс людей подобно движению жидкости. У такого движения есть свои законы, не зависящие от причуд или воображения отдельных людей — законы, которые, тем не менее, обладают такой же непреклонной необходимостью, как законы физические и биологические. Английский народ, состоящий из людей действия, знает и инстинктивно уважает эти законы. Именно так проявляет себя его дар спонтанной организации, обогащенный определенными индивидуальными тенденциями, такими как эмпиризм и чувство материи. Эта комбинация объясняет чувствительность англичан к «законам вещей», — закону дороги, закону моря, закону охотничьих угодий. Во всех сферах чистого действия англичане — учителя всего мира, и не только по скорости усвоения ими этих естественных законов, но также и в сердечности и искренности, с какой они принимают те ограничения, которые накладываются на каждого индивида во благо целого.

Настало время определить место fair play у англичанина в состоянии действия. Теперь мы можем проанализировать эту тенденцию как синтетический инстинкт, в рамках которого может быть найдено и сотрудничество в оппозиции, и чувствительность к законам вещей, и ограничения, налагаемые группой. Fair play — это такая тенденция, которая действует в рамках строго определенной группы. Данный факт можно объяснить несколькими способами. Во-первых, fair play абсолютно эмпирична, а потому предполагает конкретную цель. Fair play футбольного матча существенно отличается от цели парламентских выборов. Определенность группы таким образом - непременное условие присутствия в рамках fair play. Более того, fair play вообще невозможна, если она осуществляется не среди гомогенных элементов. Ее характеристики витальны и иррациональны, их нельзя свести к формулам, допускающим предварительный расчет и предвидение. Она не поддается обобщению. Она должна пронизывать собою всю группу целиком и входить во всех ее членов неким единообразным, а еще точнее, аморфным образом. Если fair play удовлетворяет всем этим условиям, то все действие с необходимостью должно, так сказать, быть насыщено ею. Из этого следует, что fair play, не смотря на всю свою жизненность, обрывается там, где группа выходит за свои максимально возможные пределы, а именно за границы нации. В этом случае определенные чувства и обычаи fair play сохраняются, но их практические результаты существенным образом зависят от новой среды действия.

Есть еще одно важное часть проявление социальной жизни англичан, тесно связанное с инстинктом спонтанной организации - это чувство иерархии. Оно может быть описано следующей формулой: нужный человек на нужном месте. Но сразу оговоримся, что иерархия у англичан основывается вовсе не на теоретически установленном порядке, что было бы характерно, скорее, для Франции. Теоретически установленный порядок находится в прямой оппозиции инстинктивной природе, лежащей в основе английской иерархии. В Англии подобное иерархическое чувство является результатом сочетания ряда национальных характеристик, в которых дар спонтанной организации неразрывно связан с эмпиризмом и чувством преемственности, столь типичными для английской жизни. Вот почему в Англии иерархическая организация общества, которая основывается на медленных и непрерывных эволюционных изменений, происходящих под эгидой традиции — это своего рода живой архив прошлых поступков и событий, открытый для нынешних действий.

Отсюда аристократические наклонности английской нации. Аристократизм на самом деле есть не более и не менее, чем чувство спонтанной организации-иерархии, возникающей при посредстве медленного, эмпирического и сохраняющего преемственность действия традиции. Английская аристократия основывается не на военной силе, она не поддерживает свои привилегии посредством нечестно или мошеннически используемой политической системы. Нельзя также сказать, что она существует за счет невежества масс. Английская аристократия прочно стоит на почве всеобщего согласия народа, или, точнее, нельзя сказать, что английская аристократия стоит над народом. Правильнее будет говорить о том, что народ гордится своей аристократией. У английского народа есть его аристократия точно так же, как у состоятельного банкира есть его фешенебельная машина. А потому аристократия в Англии — это не причина, а, скорее, следствие тенденции, присущей всему английскому народу. Ведь аристократизм столь же силен у человека из народа (а особенно у его жены), сколь и у придворных (а возможно, и еще сильнее). Каждый человек в Англии — аристократ для другого человека. Вся нация разделена на горизонтальные слои, из которых аристократия является наивысшим, но при этом она не слишком отличается от остальной нации, разве что, своим специфическим положением. Однако, следует отметить, что на основе сочетания данной социальной тенденции — аристократизма — с индивидуальной склонностью — чувством существа дела — критерий оценки аристократизма в Англии также тяготеет к материальности. Довольно часто аристократ — это тот, кто может тратить деньги и знает, как это делать. Но даже здесь англичане ожидают от богатых, что они должны знать, как тратить деньги, и эти знания и умения позволяют быстро восстановить права аристократизма даже в «денежной» среде.

Сочетание аристократической тенденции и склонности принимать налагаемые группой ограничения, в свою очередь, объясняет такую хорошо известную черту, как замкнутость (insularity). Замкнутость англичан очевидна. Обостренное чувство отделенности ото всех остальных (в смысле не-англичан), отчетливо ощущаемое каждым англичанином, возможно, коренится, в конечном итоге, в биологических истоках, а, возможно, в географических обстоятельствах. Однако в наши задачи не входит объяснение фактов, мы намереваемся лишь изложить их в связной форме и в соответствии с нашей основной гипотезой. Кажется, что сам термин «insularity» склоняет нас в пользу географических причин, объясняя присущую англичанам замкнутость длительной привычкой проживания на острове . Однако в этом случае было бы логично ожидать подобную черту характера и у жителей всех других островов, что еще нужно доказать. Термин, однако, наглядный и точный, как метафорическое представление исследуемой черты. Данная черта вполне может быть объяснена на основе сочетания аристократизма и признания налагаемых группой ограничений (и для нас этого достаточно), — двух тенденций, которые сами могут быть выведены из одной главной тенденции, обнаруженной нами у англичан — тенденции к действию. Замкнутость англичанина легко может стать его слабым местом, коль скоро она поощряет в нем чувство собственного превосходства надо всеми остальными, в результате чего слово «иностранец» приобретает в устах англичанина оттенок осуждения, чего, как правило, нет в других языках. В сочетании со склонностью устанавливать социальные стандарты жизни, замкнутость порождает у англичан в их большинстве своего рода коллективное самодовольство, выражающееся в противопоставлении их национального морально-социального уровня — уровню жизни всех прочих стран. Англичанин хорошо сознает в себе эту черту, и часто ее в себе осуждает. Это обстоятельство известно под названием справедливости по отношению к самому себе.

Мы уже сталкивались на деле с этой английской тенденцией жить, одновременно пристально наблюдая за самим собой. Эта тенденция своим существованием обязана сочетанию индивидуальных и коллективных сил. Среди индивидуальных сил наиболее важным является самоконтроль — неиссякаемый источник энергии психологического механизма англичан. Среди коллективных сил важнейшим является также самоконтроль, но уже групповой. Это своего рода взаимная бдительность, неизменно поддерживающая жизненность сложной системы коллективных тенденций у англичан. Индивид живет в атмосфере, которая не является ни свободной, ни прозрачной, но напротив, опутана сетью разных склонностей и тенденций, разделена на зоны различной плотности, управляется законами и обязательствами, которые, благодаря своему естественному и жизненному характеру, достигают наибольшей эффективности. А в итоге индивидом, находящимся под пристальным надзором как своего собственного Я, так и Я социального, овладевает навязчивая идея постоянного присутствия. Это чувство англичанина передается непереводимым словом «self-consciousness» .

Self-consciousness, в свою очередь, объясняет другую черту английского характера, на первый взгляд, несколько парадоксальную, которая, более того (по причинам, о которых мы поговорим чуть позже), мало известна за пределами Англии. Об англичанине можно сказать, что он shy . И вновь язык предупреждает нас о том, что мы находимся здесь в пределах чего-то исключительно национального, поскольку слово не имеет точного перевода. Термин «timide» соответствует английскому timid , смысл которого в значительной мере связан с трусостью и малодушием. Термин же shy описывает колебание, нерешительность, которые охватывают англичанина, испытывающего чувство неуверенности на той социальной почве, где ему приходится в данной момент находиться. Такое чувство может возникнуть лишь в присутствие группы. Поместите англичанина вне его группы, например, отправьте за границу, и его робость улетучится. Погрузите его снова в знакомую среду социальных классов родной страны, и, если данный класс стоит ниже его собственного, он будет думать только о том, как отсюда выбраться, или же, если классы равны по своему положению, или новый класс выше того, к которому он себя относит, попытается остаться по возможности незамеченным.

Мы подошли к следующей типической черте англичан, также обладающей непереводимым значением, поскольку термин snobbery вовсе не исчерпывается словом снобизм. Snobbery можно определить как склонность судить о вещах и людях по социальным критериям, заимствованным у высших классов. В нем присутствует немалая доля другой склонности, уже упоминавшейся нами выше, при обсуждении аристократизма — склонности оценивать людей и вещи по критерию благосостояния.

И, наконец, мы должны упомянуть обычно рассматриваемую в качестве предохранительного клапана индивида, находящегося под давлением социума, еще одну черту англичан — их лицемерие. Уделяемое этому качеству внимание и приписываемая англичанам репутация лицемеров, основываются на том, что для других, менее отдаренных в морально-социальном плане народов трудно уяснить себе ценность высокого этического уровня коллективной жизни англичан. «Во всем этом какой-то подвох», — скажут они. Однако, факт остается фактом, лицемерие — непременное условие жизни человека действия, поскольку оно оставляет некоторый простор индивидуальной слабости перед лицом жестких морально-социальных требований. Позже мы увидим, что, если только наша гипотеза верна, что лицемерие — это черта, присущая всем исследуемым нами психологическим типам.